Комнатка метров девять. Справа, по стенке, баушкина кровать. Слева большой шкаф, который запирали на ключ. Колонка, стул. И желтые занавески с маками. Тесновато, конечно. Но баушка комнатку свою любила. Окно в сад выходит, на зады. Сосна толстенная. За ней кривая слива, малина и путаный крыжовник. Надо бы корчевать, давно кусты-то выродилось. На рассвете ёрзают пятна солнечные по стенам, подкрашивают лимонным дальний угол, коробку с иглами и старую синенькую кофту на вешалке. А солнце лезет дальше, в кухню, подбирается к баушкиному портрету. Хотя какой там портрет, взяли фото, увеличили.

-Тятя! Тятя! наши сети Притащили мертвеца. А. С. Пушкин 04.09.2011. 21:00 Чумаков, при всем нашем к нему глубоком уважении, всё-таки редкая рохля и мямля.

За темно-зеленой еловой лапой пряталась почерневшая от времени доска с названием скита.

- «Могильник», - прочитал Семен и сплюнул на глинистую тропу. – Шутники, мать твою.

- Да где там шутники, – криво усмехнулся Брага. – Как есть, так и написали. Тут по берегу Кижмы семь скитов стоят. И все – погостами да могильниками называются.

- Что, места гиблые? – Семен полез за сигаретами в карман походной жилетки. В тайге особо курить не хотелось, но разговор требовал привала, а привал – перекура.

Виталь Г. боялся выходить по ночам на улицу. Каждый день он видел по телевизору, что происходит в темное время суток. Повезет еще, если голову родимую снесешь. А так ограбят, обесчестят, изобьют, останешься лежать в луже своей крови в пяти метрах от дома. От своей крепости, которую по глупости бесконечной покинул. Вот лучше и не рисковать. Запереться и смотреть по телевизору, как других, не таких осторожных граждан, кромсают всадники ночи. Это продлевает жизнь. Иногда он даже отказывался проводить друзей, засидевшихся у него допоздна, до такси, который подъезжал прямо к калитке его дома.

Сегодня та самая ночь. Я с трепетом жду ее. Осознание того, что моя темная сущность вскоре получит желаемое, будоражит мне кровь. Сладкая нега возбуждения подкатывает к горлу и сжимает кадык цепкой хваткой. Зачем я себя ограничиваю? Ведь я и чаще могу удовлетворять свою страсть! Да, отвечу я. Именно так я и советую своим пациентам, но себя приходится сдерживать. Может, именно потому я с таким нетерпением жду этой ночи. Моя большая машина, в какой и подобает ездить успешным докторам, медленно барражирует по бульвару. Я люблю этот город. Но только не днем.

Осень. Утро по-прежнему сменяет ночь, но уже осень. Фонари зажигаются раньше, солнце становится подарком, для людей мегаполиса, одна грусть следует за другой. Апатия, усталость, потерянность. Листьев на деревьях почти не осталось, так что выходя на прогулку кроме смеси черно серого, ничего, совершенно ничего. Остается только ждать, когда белая пелена зимы покроет все вокруг. Воздух станет холодным и прозрачным, ночью будет светло без фонарей, эдакое волшебство природы, когда каждая снежинка блестит и переливается тысячами неповторимых цветов и оттенков.

Злой был день. Они шагали вдвоем по заросшему, нахмуренному непогодой лесу, что так дивно завлекал и пугающе покачивал головами своих жителей - деревьев. Становилось холодно, как в детском саду, когда выключали отопление. Непонятный, насквозь пронизывающий страх, экспрессом проносился по телу, делая попытки собраться, совершенно бесполезными. Что завело их, в это до безобразия странное место?

Лес манил к себе. Анна ускорила шаг. У нее не было определенной цели. Ее мучила непонятная тревога. Она просто куда-то шла, преодолевая километр за километром. К вечеру Анна устала. Она присела отдохнуть на камень возле небольшого заросшего пруда. Пора было возвращаться. Внутреннее беспокойство прошло, ей стало легче. Глубоко вдохнув, Анна встала. «Наверное, меня уже ищут», - подумала она. – «Не понимаю, что со мной происходит». Анна подошла к пруду, наблюдая за мелкой рябью. Это зрелище завораживало ее. Вдруг она увидела свет, словно под водой горели фонари.

Одни люди считают зиппинг нервным заболеванием, другие – моральным уродством. Моя бывшая придерживалась второго мнения. Она дала это понять, когда запустила мне в голову консервную банку с недоеденными персиками, поставив тем самым точку в затянувшейся зиме. Странно, что мы называли ее семейной жизнью.

Мама подняла глаза от книжки и одну за другой вытащила беруши из ушей. - Что, дочур? В родительской спальне было очень уютно и к тому же намного тише, чем в гостиной. Хотя музыка и сюда доносилась. Мама читала книжку, лёжа на кровати под светом настенного бра. На ногах у неё были шерстяные гетры. Их деревенский вид плохо сочетался с маминой красотой и ухоженностью гламурной журналистки. - Сашенька, ты что? Ты плачешь? Мама отложила чтение на кровать.