Каменная мама

Мальчика привезли в пятницу ближе к вечеру. Серый уазик, фыркая и завязая в размытой дороге, подкатил к покосившемуся штакетнику бабки Марии и приткнулся почти посередине лужи.
Водитель уазика, Василий, – из местных - приоткрыл дверцу, поддал газу и взобрался на невысокий подъем. Хлесткий дождь приятно покалывал кожу, и Василий даже закрыл на мгновение глаза, вздохнув с облегчением, что прибыли.
Мальчик сидел позади вместе с небольшой поклажей, завернутой по старинке в тюки. Чемоданов в квартире не нашлось, поэтому приспособили пару простыней, в которые сложили одежду, игрушки. Обувь уместилась в единственном пакете, который нашелся на ручке кухонной двери.

Осень стелилась по полям влажным туманом. Три дня, не переставая, шли дожди, словно оплакивая дочь бабы Марии, безвременно покинувшую жизнь в далеком городе. Из этого города и привез Василий мальчика пяти лет, никогда не видевшего бабушку и даже не имевшего понятия, что таковая существует. Мальчика звали Ваней.
Вместе с соседкой, тетей Ниной, и ее двумя детьми он возвращался с отдыха на Черном море, а у подъезда его уже поджидал Василий.

Дожидался их Василий с утра, уже всех расспросил, со всеми поговорил по душам, и теперь сидел на лавочке, караулил, чтобы сразу забрать пацана, пока не окружили его сердобольные тетки и не начали жалеть, от чего, по его мнению, только хуже делать.
Василий отвел тетю Нину в сторонку и как мог аккуратнее сообщил ей известие, следя, чтобы без выкриков, бабских всплесков руками и причитаний. Этого не надо. Нечего мальца пугать. Позицию бабушки о том, что пока и не нужно знать парню, что остался сиротой, тоже доложил.
Соседка оказалась женщиной крепкой, немногословной. Посмотрела пристально, задумчиво, и пригласила войти, тем более дети с дороги.

Ваня наблюдал за дядей. Что-то тревожное мерещилось ему в поведении светловолосого гиганта, что-то пугающее и неотвратимое. Мужчина смущенно мялся в прихожей, прятал огромные грязные руки и ждал, пока тетя Нина читала бумаги, которые он ей неловко сунул еще на улице.
Потом они опять о чем-то тихо говорили, тетя Нина кивала, вздыхала и так печально-печально смотрела на Ваню, будто бы надо его наказать, но делать ей это совсем не хочется.
- Ванечка, - позвала она, наконец. Пригладила ему непослушные русые волосы, отросшие за лето, потом зачем-то погладила плечи, опять вздохнула. – Ванечка. Вот тут дядя приехал от бабушки, мамы пока не будет… долго.
- Почему? Она на работе?
- На работе… да… Вот тут дядя… он тебя пока к бабушке отвезет.
Ехать с дядей к непонятно откуда взявшейся бабушке не хотелось. Пытливые карие глаза внимательно оглядывали незнакомца, который появился вместо ожидаемой мамы. С густыми светлыми бровями и красноватым лицом дядя добродушно улыбался, потом щурился неловко, и от этого его улыбка тоже казалась неловкой.

Василий весь взмок, пока показывал документы, подтверждающие, что бабушка существует: свидетельство о рождении дочери, фотографии, письма, данные о происшествии, в какой больнице лежала мать Вани, свидетельство о смерти.
Первым делом показал свои документы и фото рядом с бабушкой, и даже справку с работы, подписанную начальником автомастерской. Кем он был им? Никем. Просто сосед, попросили съездить, путь неблизкий, пять часов ехал. А бабушка стара, шестьдесят уже. А мальчика быстрее оформлять надо в службе опеки, чтобы в детский дом не забрали. Вы же знаете, как это быстро делается. Так что, пока хоть одна кровиночка на свете у парня есть, надо везти. Любить будет, а как же! Пять лет ждала. Вот дочка без мужа родила, на мамкины слова обиделась. Гордая. Чего уж теперь-то вспоминать. Хорошо, что узнали! В той больнице знакомая оказалась, вот и сообщила.
Теперь Василий ждал, чтобы объяснили все мальчику, как посчитают нужным.
Устал он. Надо бы сказать мальцу, да как-то язык не поворачивается. Бабы пусть сами решают, когда и что говорить. Жаль, что со своей давно разучился разговаривать. Злая стала. Как собака злая. Слова не скажи – кидается.

- Василий! – соседка смотрела долгим вопросительным взглядом, словно еще не решаясь и придерживая мальчика за плечо.
- Да?
- Он согласился ехать, надо только вещи собрать. Вот у меня ключ. Вы уж там сами.

И они пошли собираться. Ваня сначала брал потертые книжки с выцветшими картинками, вытаскивал со всех углов машинки, а потом, заметив, как Василий старательно заворачивает его одежду, остановился.
- Вы меня насовсем увозите?
- Неет, - протянул Василий.
- А маме записку оставите?
- Конечно. Сейчас напишем, иди сюда. Где у тебя карандаши?
Записку написали. Пора было в дорогу. Ваня разглядывал Василия, будто хотел его еще о чем-то спросить, но не решался.
И вот они в дороге. Мальчик заснул, обняв лопоухого зайца, дождь моросит, сбивая воздух в пар; машина скользит по асфальту, будто его смазали масляной краской, а туман даже гипнотизирует.
Василий не заметил, как появилось название «деревня Ложкино» и еле успел сбавить скорость. Как всегда обратный путь кажется короче. Теперь по бездорожью до нужного дома.
Он посигналил, подъезжая.
Мария Ивановна, худощавая, сдержанная в движениях и душевных порывах женщина, кутаясь в бесцветный пуховый платок, вышла на крыльцо. Хотела с зонтом пойти к ним, но Василий крикнул, что не надо, сами справятся. Дождь мелкий, не растают. Вещи соберут и добегут.
- Да? – спросил он мальчика.
Тот ничего не ответил.
Василий открыл дверцу, взял тюки и велел пацану:
- Залазь мне на шею.
Ваня неуверенно подтянулся, ухватив Василия руками.
- Да ты с ногами. Садись на плечи и держись за голову.
Подхватив пакеты и тюки, Василий пожалел, что усадил пацана сверху. Сапоги скользили, того и гляди навернешься. Но после калитки к дому пошла пологая дорожка с редкой и примятой травой. Здесь земля держала крепко.

Вошли в дом. Ваня огляделся, поздоровался, сел, не раздеваясь, на табурете.
- Надо чайку с дорожки, - захлопотала Мария Ивановна.
- Я, может, пойду? – Василий слегка развел руками, как бы говоря, что он все сделал, и, наверное, больше не нужен.
- Погоди, - Мария Ивановна строго взглянула и сложила губы трубочкой, что означало ее крайнюю озадаченность и растерянность.
И тут подал голос Ваня.
- А моя мама умерла?
В наступившей тишине громко затикали часы на комоде. Стрелка упруго шагала по кругу, отмеряя секунды. «Вот он, момент истины», - подумал Василий и даже зажмурился. Вот ему - тридцать восемь лет, жене – тридцать семь, дому их – пятьдесят. Хотя, при чем здесь дом? Василий тихо ругнулся, открыл глаза. Марии вообще шестьдесят. А мальчику – пять, всего пять. И что они должны делать? Кто примет решение?
Нет, сейчас самое время. Да тот уже все понял, еще там, на квартире. А то, что же? Опять сказку… как про папу в командировке, теперь маму… туда же отправить?
- Умерла, сынок, - выдохнул он, не глядя на бабку Марию, которая в ужасе замахала руками.
- Я так и понял, - сказал мальчик спокойно и направился к столу. – Где у вас тут чай?
Мария опешила. Потом засуетилась, подала на стол чашки, сухари с пряниками. Заварку настояла тяжелую, бурую, как дед любил. Но разливала по чуть-чуть, понимая, что для непривычных слишком крепка будет.
Василий оставил внучка с бабушкой, несколько озадаченный его спокойствием. Как-то уж очень прохладно воспринял, малец ведь еще, а такая реакция невольно настораживает. Чудится в этом, что нет сердца у человека. Да нет, не может быть. То ли как мужик воспринял, то ли не понял еще. Конечно, крепится или не понял до конца. Он же еще малец!

Жена Елена как обычно встретила Василия молча и не слишком приветливо. Позаботилась о столе, что-то спросила, кивнула, и опять ушла к себе в комнату. А Василий поглядывал в окно, как на другой стороне за ситцевой занавеской погас свет, и два еще чужих человека легли спать. Как они поладят? Малец с характером, как бы не сбежал.
Василий достал початую бутылку и налил себе, отмерив полстакана. Нервная работа людям помогать. Самому бы кто помог. Кряхтя и матерясь завалился на тахту.
Наутро Мария поделилась, что парень ночью плакал, тихо так, чтобы она не услышала, и почти все время молчит.
- Надо бы познакомить его с ребятней, может, быстрее освоится и успокоится? – Мария с надеждой поглядывала на Василия, чтобы еще разочек помог, подсобил.
А он что?! Один на всю деревню?! У него что?! Своих проблем не хватает?! Василий побагровел лицом, но молчал, только вена на шее пульсировала, натянувшись тугой струной.
Он молча развернулся и зашагал к магазину. Сегодня у него день отдыха. Бутылка водки, буханка хлеба и все вон. Все вон!
Старый пень возле леса принял его скользкими боками, пришлось стелить пакет.
- Не хочу ничего, - сказал Василий и, привалившись к дереву, задремал.
Тихо падала листва. Где-то невдалеке жгли костры, отчего воздух наполнялся сладким дымом от поджаренного хлеба и печеной картошки, и струился вокруг, успокаивая, усмиряя.

- Вы пьяный? – раздался голос прямо над ухом и Василий проснулся.
Перед ним стоял Ваня в резиновых сапогах размера на два больше, чем нужно и рассматривал его с нескрываемым интересом.
- Я задумчивый, - буркнул Василий. – Разводить костер умеешь?
- Нет.
- Давай поджарим хлеба. Собери дровишек пока. Вот там ветки посуше.
Василий отлепил тяжелую голову от ствола дерева. Уже лет десять он приходит сюда один, когда совсем уж невмоготу. Старый клен присыпает землю листьями и как старый друг принимает, будто понимает больше, чем Василий может понять. В голове становится гулко, а на сердце легче.

Костер собрали за пять минут. Отсыревшие спички никак не хотели дать огня, но, сложив три вместе, Василий выбил искру. Костер занялся синевой, задымил, потрескивая и, выпуская алые языки пламени, разгорелся. Легкий ветер уносил дым в сторону ручья. Ваня грел руки, закоченевшие после сбора дров, а Василий готовил хлеб, нанизывая ломти на тонкие ветки.
- А ты сказки знаешь? – неожиданно спросил Ваня, подтягивая рукава свитера, чтобы спрятать пальцы.
- Не знаю.
- Жалко.
- Сказки грустные. Чего жалеть?
- Как же? В сказках наоборот все так хорошо заканчивается. И чудеса всякие, – Ваня удивленно смотрел на Василия. Первый раз он увидел человека, который не любит сказки.
- «… Там чудеса, там леший бродит… - Василий устало вздохнул. – Еще «русалка на ветвях сидит».
- Это сказка?
- Это Пушкин.
- А кто он? Волшебник?
- Наверное. Был когда-то.
- Я тоже хочу волшебником стать. И сделаю так, чтобы люди не умирали.
Василий усмехнулся.
- А ты уверен, что им это нужно?
- Что нужно?
- Жить.
Ваня замолчал и часто-часто заморгал. Василий испугался, что тот сейчас заплачет.
- Извини. Я не о том, что вот так, раз и исчез человек. Я о другом. Они же уходят на небо, и там им покой, наверное. Зачем же их лишать такого.
- А зачем сюда приходят?
Василий сдвинул брови, почесал затылок.
- Это ты брат, мудреные вопросы задаешь. Приходят, значит надо так. А если все в одном месте соберутся, то в другом никого не останется. Вот так.
- Понятно.
Они помолчали.
- А как ты думаешь, - Ваня напрягся, пытаясь сказать свою мысль понятно, по-взрослому. – Как ты думаешь, если мама ушла… туда… она обо мне помнит?
- Помнит. Она же не сбежала никуда. Призвали, вот и ушла. Может, важное, что случилось там, на небе. Там же вечная жизнь. А здесь тренировочная. Ну… я так понимаю. - Василий нахмурился, подумал, что бы еще такого сказать. - Вот в школу пойдешь, учиться будешь читать, писать. Потом на работу какую – мастерить, с людьми ладить. А между делом еще жизни будешь учиться.
- Это как?
- Вот мамка ушла – горестное это событие, - начал Василий свою назидательную речь, осекся было, но продолжил. - Да и маленький ты такой, еще мамка сильно нужна. Надо, ей покоя пожелать и себе сил к жизни. У тебя вон бабка есть. За ней впору самому ухаживать, по дому дела делать.
Василий остановился.
- Что я с тобой, как с двенадцатилетним. Нет, неправильно. Ты пока играть должен, жизни радоваться. Вот нарадуешься, а дальше уже будешь трудности преодолевать.
Помолчали. Василий перевернул хлебец другой стороной. Ваня, по его примеру, тоже.
- А то, что мамка умерла – это трудность? – спросил он, глядя на огонь, выбивающийся из-под веток.
- Трудность, – ответил Василий. - Хлеб готов.
- Так как же мне радоваться, если уже трудности надо преодолевать?
Василий не нашелся, что сказать.
- Что-то умен ты не по годам. Значит, тебе надо и то, и другое делать. Все, не спрашивай больше ни о чем, давай так посидим.
Василий хмурился, о чем-то размышлял, блуждая взглядом по небу. Паренек возил золу веткой, потом выковыривал из подгоревшего хлебца мякиш. Наконец, не выдержал.
- Дядя Василий, хочешь, я тебе сказку расскажу? Такую, как ты любишь. Про трудности.
- Давай.
- Жила-была чья-то мама. Она не дождалась своего ребенка. Он к ней не пришел. К другим приходили, а к ней нет. Но ей очень хотелось стать чьей-то мамой. Она хотела пойти в дом, где уже есть дети, которых можно взять к себе, но ей не разрешили там взять. Потому что по правилам этого дома она не подходила в мамы. У каждого дома есть правила. А если люди чужие, незнакомые, то правила очень строгие. И вот походила она по свету, постучалась во все двери, где ждала, что ей помогут, и вернулась к себе. А там легла на пол и окаменела.
Василий поперхнулся.
- А почему окаменела?
- Некому было ее расколдовать.
- Ааа. Ты где такие сказки наслушался?
- Тетя Нина рассказывала. Соседка. Она где-то видела каменную маму.
- Так все, пошли по домам. – Василий поднялся. - Костер туши.

Василий старался избегать мальчугана, даже не понимая почему. А тот как будто караулил его. И вечером и утром натыкался он на Ваню, здоровался и уходил. Жена слегла, и уже не встречала после работы. Он сам ее поднимал, насильно кормил, выводил на крыльцо постоять. Возил к доктору, сказали, что нервы, прописали таблетки и отправили назад, лечить хандру на природе. Так она все время на природе. А кто ей сейчас больше нужен – природа или люди, не поинтересовались. Елена людей сторонилась, и к ней особо никто не стремился. К угрюмому человеку лезть не хочется. И кто его разберет, почему он такой. Молчит, не подпускает к себе.
Бабка Мария вызвалась помочь и чуть ли не каждый день приносила наваристый суп, пироги. Из погреба достала банку засоленных огурцов, варенье. Да и просто заходить стала, пока Василий уезжал на работу, - усаживала за стол чай пить, о деревенских делах поговорить, и мазала хлеб толстым слоем масла, а потом густо украшала вареньем. На, вот, ешь милая.
Елена послушно садилась, смотрела куда-то в даль, сама не разговаривала. А Мария будто и не замечала, все рассказывала, да хлопотала.
Каждый раз, уходя, приговаривала, что назавтра блины испечет или рыбку отварит. Возилась как с малым дитем, но чуяло ее сердце, нужно так. Да и с мальчонкой за общим делом отношения наладились, как два товарища жить стали – «старой и младой». Пока так, не до нежности им. Да и не в характере у нее нежности разводить.

Ваня все время крутился рядом, помогая нести корзинку. Но в дом его Мария не пускала. Забирала корзинку на крыльце, складывала губы трубочкой и кивала в сторону калитки, мол, иди, давай.
Как-то Василий задержался допоздна. Дверь дома была распахнута и тяжким звоном тревога резанула сердце. Он перескочил ступени и влетел в комнату, тяжело дыша.
На полу лежала жена, сложив ладони под головой, - словно ребенок - и нежно улыбалась. Рядом с ней лежал Ваня и смотрел ей в глаза. Они улыбались друг другу. Потом она протянула руку, и они обнялись. Ваня поднял глаза на Василия и шепотом произнес:"Я нашел свою каменную маму. И расколдовал ее".

трогательный рассказ и радует некая отстраненность, возможность посмотреть со стороны, "без соплей"...

Ирина Ивкина