В больничную палату заглянула дородная повариха в белом колпаке и с порога громко крикнула: «Зачем это он таскает кипяток?» Худенький парнишка лет тринадцати втянул голову в плечи, словно застигнутый за каким-то запретным занятием. Между тем он усердно крутил ложкой в стакане кипятка, размешивая детскую быстрорастворимую кашу. Он проделывал эту нехитрую операцию седьмой раз за день, чем и привлек внимание повара. «Я кашу варю», – выдавил из себя Гошка. Повариха очень удивилась.

В неврологическом отделении в палате вместе лежали и мамы с детьми от двух до пяти лет, и девочка двенадцати лет, и интернатовский Гошка. Его положили сюда на обследование. Вечно голодный, он провожал взглядом каждый кусок пищи, отправляемой в рот домашним малышам заботливыми мамочками. Мамам становилось не по себе от тяжелого, давящего взгляда подростка. Прежде чем очистить апельсин и дать дольки своему ребенку, давали также целый плод Гошке. Быстро-быстро расправившись со своим апельсином, он бросал все свои занятия и, всё равно как заворожённый, следил за каждым кусочком, доставшимся малышу.

Гошу угощали все – и взрослые, и дети. Он просто поглощал апельсины, и шоколад, и печенье, и фрукты. Но особенно его поразила детская каша быстрого приготовления. Он долго восторгался замечательной сухой смесью, из пары ложек которой получался целый стакан вкусной еды. Мама Олечки заказала родным принести три пачки сухой каши – гречневой, овсяной, рисовой. Пакет вручили Гошке рано утром. Вне себя от счастья, он непременно готовил себе порцию в часы кормления ребенка, утаскивая казенный кипяток. После завтрака, обеда и ужина он также повторял эту процедуру.

Наталье вспомнилось собственное детство в лесной глубинке. Маленький лесхозный поселок, затерянный в глуши. Ближайший городок в полусотне километров, почты нет. Школа- восьмилетка, где преподавали бывшие выпускники, да немногочисленные городские учительницы, оправленные в «ссылку на три года» после окончания института. В праздничные дни силами учителей и учеников давались концерты в местном клубе. В деревянном здании, на фанерной сцене концерты были на Новый год, Восьмое марта и, конечно же, Седьмое ноября. А самая большая и интересная программа в сентябре, на День Леса. Наташе восемь лет, её сестре –двенадцать. Сестра Танечка поёт замечательно, только любит всё больше грустные песни. Подружки уже отпели «Не расстанусь с комсомолом», «И вновь продолжается бой». Последней пела Танечка. Пионерская парадная форма – юбочка в складочку, белая блузка, красный галстук. Чёлочка, длинный аккуратный хвост волос.

Передовые лесорубы неловко держали в узловатых руках только что вручённые им красные грамоты. Девочка-отличница должна была петь про коммунистическую бригаду, ту самую, в которой Ленин впереди всех... Когда уже объявлено её выступление, школьница просит разрешения спеть другую песню. Вышла заминка, учителям не очень нравится выбор девочки. Зрители из первого ряда, передовики производства, дававшие пятилетку в четыре года, дружно зашумели: «Пусть поёт!»

Шустрая девочка быстрым движением снимает с головы заколку. Падают по плечам густые черные волосы до пояса. «Я начал жизнь в трущобах городских...», – начинает тихо-тихо. И вот уже чистый звонкий детский голос несется к потолку: «Я есть просил, я замерзал...» Зал просто замер. А девчонка покачивается с ноги на ногу, сжав кулачки: «Ведь я ни в чём, ни в чём не виноват...»

Впечатлительная Наташенька впервые слышала эту песню в исполнении сестры. Потом, лёжа на теплой печи, рассуждала сама с собой. Нам не нужно ни у кого просить поесть. Правда, совсем немного масла, почти нет сахара. И конфет-подушечек достаётся лишь по две штучки. А конфеты в фантиках вешают только на новогоднюю ёлку. Висят они там до Старого Нового года. Но потом всегда оказывалось, что вместо конфет там завернуты хлеб или вата. Вот почему, наверное, Ванька с Танькой ходили с синяками – столкнулись ночью лбами под столом. Ну ничего, зато у них есть бочонки с грибами, огурцами, зелёными помидорами, капустой и много- много картошки...

Один из генералов песчаных карьеров сидел сейчас перед ней и с жадностью поглощал свою кашу, которая оказывалась всё равно вкусной, даже если в целях экономии класть всего по одной ложке на стакан кипятка. К тому времени родственники больных уже принесли к каше сахарный песок и масло, яркую миску и значительно расширили ассортимент смесей.

Гошка редко покидал стены интерната. Когда-нибудь дадут спонсоры билеты, и их везут в цирк, или в театр, или на новогоднюю ёлку. И это всё с группой детей. В больнице он был впервые один. Сердобольные бабушки, лежавшие в больнице со своими внуками, совали пацану не только продукты, но и деньги. Вот с ними вышла загвоздка. Гошка то прятал купюры глубоко в сумку, то вытаскивал обратно. Смешно морщил лоб, взъерошивая густые, чёрные, неровно стриженные волосы. Наконец, парень решился спросить у Наташи, мамы 5-ти летней девочки: «Вы не знаете, а что можно купить на 10 рублей?» Узнав, что на десять рублей можно купить разве что пачку печенья, он загрустил: «А нельзя ли купить шоколадку «Алёнка», – выдавил из себя. Наталья пообещала принести ему две шоколадки в выходной день, когда они с дочкой побудут дома. Евгения Михайловна, бабушка вечно плачущего Артёма, поинтересовалась, отдают ли в интернате детям их пенсию. Гоша популярно объяснил, что деньги дают, но не детям, а воспитателям. Иногда педагоги что-нибудь покупают им, детям. Поэтому сам он никогда ничего не покупал, и не знает, что сколько стоит.

Гошка рассказал участливым бабулькам, что родители у него есть, но их лишили родительских прав. Приезжали они в интернат всего один раз, когда он был в 4-ом классе. Директор разрешил им пообщаться с ребёнком всего один час. Потом их, еле держащихся на ногах, пьяных, на интернатовской машине отвезли на вокзал и посадили в поезд. Больше Гошка их не видел. Знает только, что у него есть братья и сёстры.

Десятилетняя Светланка очень скучала в палате, еле дожидаясь приходившей по вечерам мамы. Девочка мечтала стать певицей. Каждый вечер вручала маме новый рисунок. Светлана на сцене, в ярком наряде, ей рукоплещет зал. До вечера было ещё далеко. Светланка приставала к Наталье: «Тётя Наташа, а вы знаете, что такое нервная почва?» Наталья сочла благоразумным ответить ребёнку, что не знает. Хотя говорила девчонка шёпотом, Гошка из другого конца палаты услышал её.

- Я знаю, что такое нервная почва!
Гордая девчонка парировала:
- Да откуда ты знаешь?
- Нервная почва, - сказал уверенно Гошка, - это когда человека привязывают к стулу.
Глаза у Светланки расширились и стали круглыми, она зашумела:
- Нет, нет, нет, это совсем не то!
- А я сам видел, – сказал Гошка. И врачи говорят, что приступ на нервной почве. И привязывают ребёнка к стулу.
- Какого ребенка, умник?

Светланка замахала руками и зашептала Наталье в ухо: «Нервная почва – это что-то. Когда она у меня бывает, со мной происходит нечто ужасное. Вы и представить себе не можете. Подхожу я к трапу самолета и боюсь, боюсь, хотя мама моя ничего не боится . А я боюсь, боюсь, и ...писаю в штаны. Я не представляю, как я буду летать в другие страны на концерты, если меня не вылечат от этой нервной почвы». Наталья успокоила девочку, заверив, что её обязательно вылечат от этой ужасной нервной почвы.

Гошка тоже задаёт свой вопрос Наталье: «А у Вас есть друзья?» Услышав положительный ответ, деловито рассказывает:

- У меня тоже есть друг Мишка, охранник. Он каждый день просит меня вынести мусор. И Мишка потом всегда дает мне яблоко. Ещё у нас в интернате гости бывают: милиция приезжает, пожарные и труповозка.
- Что-что бывает? – поинтересовалась Евгения Вячеславовна, давно уже прислушивавшаяся к разговору.
- Труповозка. Ну это, как её, скорая помощь. У нас ведь дети мрут как мухи. Труповозка их забирает.

В палате воцаряется звенящее молчание, кто-то вздыхает.

- А милиция что делает?
- Так у нас дети бегут часто.
- Куда бегут?
- Домой. У многих есть дом, но родители – алкоголики. Детей привозит обратно милиция. Их моют, выводят вшей, и никуда не пускают.

Гошка продолжал своё повествование, польщённый пристальным к нему вниманием:

- Еще бывают спонсоры. Приезжали американцы. Они с нами были в столовой и в спортзале. Только их не водили туда, где дети у нас голые лежат. Знаете, почему? Потому что эти дети страшные. Больше всего мы не любим пожарника. Он, когда последний раз приходил, унёс две коробки американских игрушек.

Наталья подарила Гошке мягкую игрушку – большую пушистую собаку. Парнишка играл с ней день и ночь, укладывал её с собой спать. Карие глазенки сияли от счастья. А подарков становилось всё больше и больше. Одна мамочка подарила ему большую спортивную сумку, чтобы было в чём вести всё это с собой домой. Домой? Да, мальчик называл интернат домом. Гошка был безумно рад и говорил, что теперь он всегда будет проситься в больницу. Особенно ему понравилась игрушка – мобильный телефон. Ярко-красного цвета, новенький, совсем как настоящий. Гошка увлечённо играл днями напролёт, отвечая самому себе:

- Да, здравствуйте.
- Нет, не звоните.
- Не звоните нам с пятнадцати до шестнадцати, у нас тихий час.
- Нет, посуду еще не вымыли.
- Да, уже всех покормили.
- Да, в больнице тоже есть тихий час.
- Да, ели тушёную капусту.

По вечерам все мамы и бабушки с детьми гуляли по коридору. Гоше было скучно одному в палате, и он выходил вместе со всеми погулять. Малыши шумели, капризничали. Простодушный Гошка предлагал свои услуги – поводить ребенка за руку. Родители вежливо отказывались, косясь на плохо остриженные ногти с черной каймой по краям. Подросток обижался, утверждая: «Да у нас таких детей, как ваши, очень много, и я умею с ними обращаться». И не понимал, почему у тётенек глаза вдруг становились грустными.

Вечером Гошка рассказывал, кем бы он хотел стать, когда вырастет. Мечта его вполне укладывалась в рамки государственного учреждения: «Я, когда вырасту, буду санитаром. Только я буду добрым и справедливым санитаром. К стулу детей я буду привязывать, только когда у них нервная почва, а не за всё подряд».

Октябрь 2006 г.